Она скопировала все эти заметки Бейдел-Фаулера.
А потом сидела тихо и неподвижно, прислушиваясь к урчанию вентиляционной системы, к шороху бесчисленных страниц от слабого сквозняка, к самому пульсу секретных архивов.
Бейдел-Фаулера убили за то, что он знал о наемных убийцах. И труды всей его жизни сгорели в огне. Нет, досточтимый сэр, они не сгинули, не погибли, ни в 1949-м, ни сейчас. Именно это «сейчас» и заставило этих страшных людей расправиться со старым ученым...
И тут губы Элизабет начали расплываться в улыбке.
Она не знала, что там удалось раскопать Бену Дрискилу, не знала даже толком, где он. Зато ей удалось извлечь ассасинов из древности веков на свет божий. Им не удалось ускользнуть, остаться незамеченными, теперь она знает, что они существуют и сейчас, в двадцатом веке. И не просто существуют, но и действуют.
И теперь, черт побери, она должна представить все эти доказательства Бену Дрискилу. И тогда он поймет, что она вовсе не та, за кого он ее принимал. Что она не какая-нибудь там лояльная и бездумная сторонница Ватикана, увлеченная сухой монашеской теологией, которую не волнует ничто на свете, кроме Церкви, Церкви и еще раз Церкви! Она заставит его понять, что и ей тоже хочется найти убийцу Вэл, ничуть не меньше, чем ему. Главное — она догадалась.
Пусть это глупая реакция, пусть она испытывает торжество и удовлетворение. Пусть так оно и будет, с этим вполне можно жить. Она постарается доказать Бену, что он в ней ошибался.
Ей страшно хотелось поделиться хоть с кем-нибудь. Кто ближайший друг и союзник Вэл среди церковных иерархов? Если б Вэл была жива, если б догадалась о том же, к кому бы она обратилась за советом? Ответ один: к Святому Джеку.
Элизабет позвонила Санданато, сказала, что нашла кое-что любопытное по расследованиям Вэл и хочет обсудить это с кардиналом Д'Амбрицци. Он перезвонил ей в редакцию через час. И сказал, что его преосвященство готов освободить весь сегодняшний вечер и будет счастлив видеть ее у себя на обеде в частных апартаментах в Ватикане.
До встречи оставалось несколько часов, и Элизабет решила основательно подготовиться. Нельзя допускать ни одного неверного шага или слова. В этом сугубо мужском мире преимуществ у нее никаких, и можно легко провалить все дело. Ни в коем случае нельзя представать перед ними эдакой пышущей бестолковым женским энтузиазмом девицей. Они сразу же отмахнутся от нее, и не потому, что не любят или не доверяют, но потому, что в них укоренилось чисто инстинктивное представление: она женщина, монахиня, что с нее взять, что бы она там ни говорила, все полная ерунда. На них даже сердиться за это нельзя. Это данность, приходится с ней мириться и жить. Итак, ей следует собрать все свои открытия, собраться самой в кулак, как бы сказала Вэл, и преподнести историю четко, хладнокровно и логично.
И вот кардинал и Санданато выслушали ее, и прислуга начала убирать со стола. Д'Амбрицци слушал внимательно, не перебивая и не сводя с нее темных глаз, полуприкрытых тяжелыми складчатыми веками. Санданато тоже слушал молча и не притронулся почти ни к одному блюду, приготовленному любимым шеф-поваром кардинала. Впрочем, он всегда выглядел так, будто нервы его напряжены до предела, и курил одну сигарету за другой. Когда она наконец умолкла и поднесла к губам чашку кофе, кардинал откинулся на спинку стула и заговорил:
— Кажется, сестра, я припоминаю одну из публикаций этого вашего Бейдел-Фаулера. Давно, вроде бы сразу после войны. — Он медленно вертел в пальцах бокал с коньяком, потом поднес к лицу, вдохнул аромат. Санданато снова закурил, на этот раз сигару, и потер усталый глаз костяшкой пальца. — Он писал что-то такое о связи Церкви с разведкой Муссолини. Тоже мне новость! Но чего еще ждать от англичанина?... Вроде бы он же критиковал и Пия XII за связи с германской разведкой? Что якобы Папа путался с нацистами, и еще ходили слухи о неких похищенных сокровищах. Ну, кое-кто в то время мог бы счесть подобную информацию настоящей бомбой, это и объясняет падение популярности Папы в определенных кругах этих подстрекателей. — Он глухо хмыкнул. — Ну а что потом? — пожал тяжелыми плечами. — Да ровным счетом ничего. Молчание. Тишина. Все эти придиры в одночасье словно испарились. В любом случае новости эти с бородой. Отголоски старого скандала.
Элизабет всем телом подалась вперед.
— Ладно, оставим пока все эти тогдашние разговоры. Но ведь вы, ваше преосвященство, не можете отрицать, что Бейдел-Фаулер был убит всего несколько месяцев тому назад и что все его труды по второму тому, там, где речь идет об ассасинах, сгорели, превратились в пепел. Да, человек он был пожилой, но они не стали дожидаться естественной его смерти. Хотели, чтобы он умер сейчас, немедленно. — Она глубоко вздохнула и пыталась уловить хотя бы тень снисхождения или понимания в его глазах. Но не уловила и продолжила: — А что касается старых скандалов, то они порой становятся частью общепринятой истины. Никто же не станет отрицать сейчас, что малопочтенные деяния действительно имели место. Во время войны Церковь по уши оказалась в дерь...
— Но моя дорогая, — мягко перебил ее Д'Амбрицци. — Церковь всегда стояла одной ногой в грязи, вместе со всеми остальными. И в ней всегда были и хорошие, и плохие люди. Мало того, добро и зло, как вы знаете, могут прекрасно уживаться даже в одном человеке. — Он покосился на монсеньера. — Прелюбопытнейшие истории нам тут рассказывают, верно, Пьетро? Все мы знаем таких людей... и Церковь всегда была лишь суммой подобных мужчин. Ну и женщин, разумеется.