Ассасины - Страница 173

173

— Вэл была мне сестрой. Ты затронула деликатную тему. Так что не надо, давай на этом закончим.

Она вздохнула и по-прежнему не сводила с меня глаз. Господи, до чего ж красивые у нее были глаза, огромные, зеленые, с пляшущими в них злыми огоньками. А губы тонкие, сжаты плотно и решительно.

— Нет, нам надо поговорить. Все выяснить до конца, чтобы ничто уже не помешало остаться нам добрыми друзьями, тем Беном и той Элизабет, которым было так хорошо вместе... — Она прикусила нижнюю губу. Глаза смотрели с мольбой.

— Хорошо, — ответил я. — Проблема заключается в твоей Церкви. И мешает нам тот факт, что ты монахиня. И что Церковь, сколь бы ни благовидны порой были ее дела, по-прежнему для тебя все. — Мне ничуть не хотелось продолжать этот разговор. Я считал его бессмысленным. Хотел, чтобы Элизабет ушла из моей жизни раз и навсегда, стерлась из моей памяти. — Все очень просто. И мне не слишком хочется вдаваться тут в подробности. Я выучил этот урок много лет тому назад, а потом вдруг забыл. Это ты заставила меня забыть его. Из-за тебя я забыл, что вы все собой представляете... это как болезнь, она вползает в тебя, заражает на всю жизнь. Церковь, твоя Церковь. Как можешь ты служить ей? Как могла отдать себя всю, целиком, этой Церкви, отдать свое тело и душу? Не вижу в том никакого благородства. Церковь эгоистична, аппетиты ее безграничны, она пожирает твою жизнь, питается всеми твоими соками, точно вампир. Высасывает все до последней капли и оставляет не женщин и мужчин, а пустые оболочки. Она забирает все и ничего не дает взамен... Как могла ты посвятить свою жизнь этой проклятой Церкви, когда рядом протекает совсем другая, настоящая жизнь? Вот ты говоришь, у тебя интуиция, а где она была, когда ты решила стать монахиней? Я видел в тебе настоящего человека, так стоило ли убивать его во имя Церкви?...

Не знаю, как она смогла вынести эту мою жестокую отповедь. Наверное, только потому, что была монахиней. Возможно, именно Церковь дала ей силы выслушать эти мои горькие слова. У нее хватило ума и такта не перебивать меня. Она слушала молча и терпеливо, и вот официант принес нам свежий кофе и сандвичи. Возможно, она давала мне время опомниться, даже извиниться перед ней. Что ж, в этом случае я мог бы сказать ей: тут никакого времени не хватит.

— Не могу сказать, что я с самого начала собиралась стать монахиней. Просто так уж случилось. Хотя, с другой стороны... неверно было бы утверждать, что это было простой случайностью. Скорее напротив, неизбежный поступок, учитывая обстоятельства моей жизни и склад характера. Я сделала вполне осознанный выбор, решив посвятить себя служению Церкви. Не стану утомлять тебя скучными подробностями... просто расскажу, как было дело.

Выросла я в годы президентства Эйзенхауэра, заметь, это немаловажный фактор. Родители мои были истовыми католиками. Люди они достаточно обеспеченные, имели два автомобиля — «Бьюик» и старый «Форд»-пикап. Отец работал врачом, мать все свободное время отдавала Церкви. Дед и бабушка, все мои двоюродные братья и сестры, другие родственники и друзья, все до одного были католиками. А брат, Фрэнсис Кокрейн, это наша фамилия, Кокрейн, мечтал стать священником. Все мальчики из клана Кокрейнов становились священниками, а девочки проходили через монашество. Но не оставались монахинями на всю жизнь. Что вполне естественно.

Когда мне исполнилось десять, президентом стал Джон Кеннеди, католик. Господи, как же мы радовались! Жили мы в Кенайлворте, неподалеку от Чикаго, поговаривали, что именно мэр Чикаго Дейли буквально вырвал эту победу для Кеннеди в нашем штате. Для нас это было все равно что выиграть войну за свои гражданские права. Католик в Белом доме! Должно быть, и ваша семья тоже радовалась, хотя твой отец имел свободный доступ в Белый дом, а мой был всего лишь врачом. Прекрасный новый мир открывался перед всеми нами! Но вскоре все наши надежды пошли прахом. Все изменилось... Мне было тринадцать, когда застрелили Кеннеди. Явились «Битлз» и совершили полный переворот в музыке, помню, впервые услышав их, я, тринадцатилетняя девчонка, была просто потрясена. А потом «Роллинг Стоунз» с их бунтарским духом и курящие травку, всеобщее увлечение наркотиками, и мюзикл «Волосы», и Вьетнам, и мальчишка раздвигает тебе ноги и трогает «там», где ты уже вся мокрая и сгораешь от любопытства, страха и чувства вины! Особенно если тебе нравится мальчик, который это делает, нравится вытворять с ним такие вещи... О Господи, что это я говорю, это превращается в какую-то исповедь!... А потом во весь экран Бобби Кеннеди с пустым взглядом и струйкой крови, бегущей из смертельной раны в голове, и Мартин Лютер Кинг выступает на балконе отеля, и фестиваль в Вудстоке, и Боб Дилан, и массовые схватки с полицией в Чикаго в 1968-м, и что-то со мной случилось, я растерялась...

Наверное, я была слишком чувствительна, или сыграл свою роль переходный возраст. Не знаю. Но суть в том, что я начала оглядываться на свою прошлую жизнь, и мне вдруг страстно захотелось покоя и веры. Прости за банальность, но меня всегда тянуло к добрым деяниям. И я любила Церковь. По сути, я была еще ребенком, сгорала от чувства вины и разочарования, которое принес первый мелкий и неудачный опыт в сексуальной жизни, и мне никогда не нравились ни травка, ни грязные длинные волосы, ни наплевательское отношение ко всему на свете, которое я наблюдала у молодежи... Я оглядываюсь назад сейчас и вижу девочку, которая в шестидесятые стала свидетельницей того, как рушатся все идеалы, внушенные ей в пятидесятые. Многим детям той поры нравились эти перемены, бунтарские выходки, негативизм, а мне — нет. Я никак не могла приспособиться, проявления бунтарства — это не для меня. Но перемен хотелось, какое-то время я была даже вовлечена в движение за гражданские права. Однако наш Кенайлворт — городок маленький, и особенно разгуляться в этом смысле там было негде. Это не для меня, скорей — для Вэл, больше подходит ей по духу и характеру.

173