Я спросил его, что он делал тогда в Авиньоне, он пытался отвертеться. Но я надавил, и тогда он сказал примерно следующее: «Я чувствовал, где-то в сердцевине завелась гнильца, но не был уверен, кто стоит за всем этим. И все время пытался отвести удар от тебя, Бен. Прости за то, что тебе пришлось заплатить такую цену». Бог ты мой, выходит, он пытался меня защитить!...
Официальная версия сводилась к тому, что полностью излечиться отцу не удалось и сердце подвело в очередной раз. Sic transit. Мы прощаемся с этим человеком, героем войны, посланником мира, он являлся верным слугой Церкви до конца своих дней.
Августа Хорстмана тихо похоронили на маленьком сельском кладбище в горнодобывающем районе Пенсильвании, рядом с домом для престарелых и одиноких католических священников. Отца Арти Данна отвезли в частную клинику, где лечили только очень богатых, знаменитых и влиятельных людей. И уже через сутки мы знали, что жить он будет.
Что же касается чисто финансового аспекта всей этой истории, то я был просто обречен еще несколько раз посетить городок Менандер, по той простой причине, что там давно вошло в практику пополнять казну за счет церковных пожертвований и глубоких карманов анонимных миллионеров-католиков. Очевидно, что как наследник своего отца я был просто обязан сделать пожертвования: пожарной станции, местной больнице, на строительство нового катка и здания средней школы. Даже в смерти, говорил Дрю Саммерхейс, мой отец продолжал творить добро.
Гражданская церемония проводов Хью Дрискила — я называю все это действо именно так, потому что иначе не назовешь — состоялась в соборе Святого Патрика на Пятой авеню. Улица была запружена лимузинами, процессию сопровождал конный эскорт, всадники разодеты в мундиры с медными пуговицами и блестящие леггинсы, из ноздрей лошадей валит пар, на синем небе сияет солнце, повсюду телевизионные камеры. И кардинал Клэммер совершенно счастлив, потому что именно он первым появился в телевизионных новостях. А в центре катка, что возле Рокфеллер-центра, высится чудесная новогодняя елка, и покупатели недовольны, потому что доступ к дорогим магазинам перекрыт с самого утра на несколько часов, и это в канун Рождества. Но вот все вышли из собора на улицу, замигали вспышки, затрещали камеры. Отца увезли на катафалке в сопровождении только самых близких друзей и родственников, а все остальные сильные мира сего возвратились на Уолл-Стрит, уехали в Олбани, Вашингтон, Лондон и Рим. Многие из них снова соберутся несколькими днями позже в Риме, на помпезных похоронах Папы Каллистия. А мы, самые близкие, поехали в Нью-Пруденс, в церковь Святой Марии.
Мне очень не хватало отца Данна, уж он-то бы откомментировал все это в свойственной ему блестящей остроумной манере. Страшно не хватало Вэл. Но эта боль стала уже привычной, и я знал, что она будет преследовать меня до конца дней. И, конечно, я очень скучал по сестре Элизабет. Но она находилась в Риме, она принадлежала Риму, и я все время старался мысленно представить, чем она там занимается. Как, наверное, возбуждена и заинтригована последними событиями, с нетерпением ждет финальных ходов в этой шахматной партии, когда короной увенчают победителя, преемника Каллистия. Я стоял на маленьком церковном кладбище, думал, вспоминал. Ледяной ветер, ясное холодное небо, на горизонте ободок из серебристых облаков, лежат, точно свежевыпавший снег. Тени, отбрасываемые на голубоватые сугробы, все удлинялись. Персик готовился прочесть заупокойную. Присутствовали также Маргарет Кордер, несколько старых приятелей отца, бывший госсекретарь, вышедший на пенсию некогда знаменитый телеведущий, партнеры по бизнесу. И, разумеется, Дрю Саммерхейс, которому довелось проводить в последний путь многих своих товарищей.
Мы ждали, когда гроб снимут с лафета и поднесут к вырытой могиле. Дрю Саммерхейс подошел и встал рядом со мной. Он смотрел и вел себя так, точно мы с ним разделяли какую-то страшную тайну. Отчасти, наверное, так оно и было, вот только я не знал, много ли ему известно. Он улыбнулся мне в свойственной ему манере, холодно и несколько отстранен но.
— Не представляю, что и сказать, — тихо заметил я. — Вы обо всем позаботились, до мелочей. Просто не знаю, как и отблагодарить. Наверное, никогда не смогу.
— Сможешь, Бен, еще как сможешь. — Мимо нас проплыл гроб. Персик разговаривал с Маргарет Кордер. Саммерхейс с трудом подавил желание отсалютовать останкам моего отца. — Скоро настанет и мой черед. Я оставил письмо, там сказано, как все устроить. Ничего сложного, но кое-какие люди выразят желание присутствовать, и к этой проблеме надо подойти с умом. Там для тебя инструкции. Уверен, ты постараешься, чтобы все прошло как по маслу. — Он взял меня под руку, и мы медленно двинулись к могиле. Отец должен был покоиться посередине, с одной стороны Вэл, с другой — мама. — Забудь все. Все, через что нам довелось пройти после смерти твоей сестры... Ты меня слышишь, Бен?
— О чем это вы? Теперь-то чего вам бояться?
— Я слишком долго шагаю этой дорогой, чтобы чего-то бояться. Знаешь мое любимое выражение? Когда невежество счастье, быть мудрым просто глупо.
— Ага. Когда речь заходит о Церкви, в настоящем или прошлом, неважно, невежество — это самое то, что надо. Забавно, Дрю. Мне все же казалось, в этой формуле должна фигурировать вера...
— Неведение и вера. Они просто созданы друг для друга. Это давным-давно доказано. И Церкви еще далеко не конец, можешь мне поверить.
— Это единственное, что хоть как-то оправдывает веру. Если Церковь сможет все это пережить и сохраниться...